Неточные совпадения
Шум, хохот, беготня, поклоны,
Галоп, мазурка, вальс… Меж тем
Между двух теток, у колонны,
Не замечаема никем,
Татьяна смотрит и не видит,
Волненье света
ненавидит;
Ей душно здесь… Она мечтой
Стремится к
жизни полевой,
В деревню, к бедным поселянам,
В уединенный уголок,
Где льется светлый ручеек,
К
своим цветам, к
своим романам
И в сумрак липовых аллей,
Туда, где он являлся ей.
Бывали минуты, когда Версилов громко проклинал
свою жизнь и участь из-за этого кухонного чада, и в этом одном я ему вполне сочувствовал; я тоже
ненавижу эти запахи, хотя они и не проникали ко мне: я жил вверху в светелке, под крышей, куда подымался по чрезвычайно крутой и скрипучей лесенке.
Вместо того, чтоб
ненавидеть смерть, она, лишившись
своих малюток, возненавидела
жизнь. Это-то и надобно для христианства, для этой полной апотеозы смерти — пренебрежение земли, пренебрежение тела не имеет другого смысла. Итак, гонение на все жизненное, реалистическое, на наслаждение, на здоровье, на веселость на привольное чувство существования. И Лариса Дмитриевна дошла до того, что не любила ни Гете, ни Пушкина.
И я
ненавижу их,
ненавижу всеми силами души, потому что желал бы отнять в
свою пользу то уменье пользоваться дарами
жизни, которым они вполне обладают…
Я начал
ненавидеть свою комнату, Федосью, всех квартирантов; это была та стена, которая заслоняла от меня настоящую
жизнь.
Был я молодым, горячим, искренним, неглупым; любил,
ненавидел и верил не так, как все, работал и надеялся за десятерых, сражался с мельницами, бился лбом об стены; не соразмерив
своих сил, не рассуждая, не зная
жизни, я взвалил на себя ношу, от которой сразу захрустела спина и потянулись жилы; я спешил расходовать себя на одну только молодость, пьянел, возбуждался, работал; не знал меры.
— Грустно, грустно, — говорил он, и слезы текли у него по щекам. — Она весела, постоянно смеется, надеется, а положение ее безнадежно, голубчик. Ваш Редька
ненавидит меня и все хочет дать понять, что я поступил с нею дурно. Он по-своему прав, но у меня тоже
своя точка зрения, и я нисколько не раскаиваюсь в том, что произошло. Надо любить, мы все должны любить — не правда ли? — без любви не было бы
жизни; кто боится и избегает любви, тот не свободен.
Подрядчик-плотник всю
свою жизнь строит в городе дома и все же до самой смерти вместо «галерея» говорит «галдарея», так и эти шестьдесят тысяч жителей поколениями читают и слышат о правде, о милосердии и свободе и все же до самой смерти лгут от утра до вечера, мучают друг друга, а свободы боятся и
ненавидят ее, как врага.
Вы превосходно знаете законы, очень честны и справедливы, уважаете брак и семейные основы, а из всего этого вышло то, что за всю
свою жизнь вы не сделали ни одного доброго дела, все вас
ненавидят, со всеми вы в ссоре и за эти семь лет, пока женаты, вы и семи месяцев не прожили с женой.
— Страшно; не могу я больше жить за
свой собственный страх и счет; нужно, непременно нужно связать себя с общей
жизнью, мучиться и радоваться,
ненавидеть и любить не ради
своего «я», все пожирающего и ничего взамен не дающего, а ради общей людям правды, которая есть в мире, что бы я там ни кричал, и которая говорит душе, несмотря на все старания заглушить ее.
Аксинья Захаровна
ненавидела брата, когда проводил он беспутную
жизнь, проклинала его всякими клятвами, называла кровным врагом
своим и в разговорах с мужем нередко желала Никифору сгибнуть где-нибудь под оврагом.
Жалкий трус!! Я промолчал. Он любил ее. Она любила страстно его… Я должен был убить его, потому что любил больше
жизни ее. Я любил ее и
ненавидел его. Он должен был умереть в эту страшную ночь и заплатить смертью за
свою любовь. Во мне кипели любовь и ненависть. Они были вторым моим бытием. Эти две сестры, живя в одной оболочке, производят опустошение: они — духовные вандалы.
Третье лицо, капитан Тросенко, был старый кавказец в полном значении этого слова, то есть человек, для которого рота, которою он командовал, сделалась семейством, крепость, где был штаб, — родиной, а песенники — единственными удовольствиями
жизни, — человек, для которого все, что не было Кавказ, было достойно презрения, да и почти недостойно вероятия; все же, что было Кавказ, разделялось на две половины: нашу и не нашу; первую он любил, вторую
ненавидел всеми силами
своей души, и главное — он был человек закаленной, спокойной храбрости, редкой доброты в отношении к
своим товарищам и подчиненным и отчаянной прямоты и даже дерзости в отношении к ненавистным для него почему-то адъютантам и бонжурам.
И он начинает
ненавидеть ту, к которой едет, убогую и грязную подругу
своей грязной
жизни.
Чтобы быть в состоянии отдавать
свою жизнь, ему надо прежде отдать тот излишек, который он берет у других для блага
своей жизни, и потом еще сделать невозможное: решить, кому из людей служить
своей жизнью? Прежде, чем он будет в состоянии любить, т. е., жертвуя собою, делать благо, ему надо перестать
ненавидеть, т. е. делать зло, и перестать предпочитать одних людей другим для блага
своей личности.
— Как ты жесток! Какое же это христианство? Это — злость. Ведь не могу я жить, как ты хочешь, не могу я оторвать от
своих детей и отдать кому-то… За что ты
ненавидишь и казнишь жену, которая тебе все отдала? Скажи, что я: ездила по балам, наряжалась, кокетничала? Вся
жизнь моя отдана была семье. Всех сама кормила, воспитывала, последний год вся тяжесть воспитания, управления делами, все на мне…
Она искренно наслаждалась им; прежде она им пренебрегала, а теперь, вследствие какой-то странной прихоти, гордилась. В первый еще раз она со всею грацией молодости предавалась светским удовольствиям, которые
ненавидела в течение всей
своей жизни.
А сколь многих людей я
ненавидел в
своей жизни.